Мы изучаем отношение граждан к проблеме насилия и пыток. Первую волну измерений мы провели в 2017году. В 2022 году — четвертую волну. Каждый раз мы задаем одни и те же вопросы. Без такой повторяемости мы потеряем возможность сравнивать и следить за изменением общественного мнения.

В 2022 году мы решили объединить свои усилия с Командой против пыток. Результат — более 20 000 опрошенных респондентов.

Это единственный в России периодический замер общественного мнения, который целиком посвящен проблеме пыток и жестокого обращения.

Это быстрый и простой способ встречи с респондентом. Люди до 80% времени находятся в онлайн-среде. Но если это так, то социолог идет в онлайн, туда, где разворачивается насыщенное поле социальных коммуникаций.

Вопросы анкеты — анонимизированные истории из реальной, задокументированной практики правозащитных организаций. Некоторые из вопросов анкеты вызывают обостренное раздражение респондентов, о чем они в конце опроса пишут в меру своей способности использовать выразительные средства русского языка.

Такая эмоциональная реакция на вопросы анкеты — яркое свидетельство пригодности и эффективности дизайна анкеты. Вопросы ставят человека в ситуацию сложного выбора, заставляют почувствовать себя и на месте жертвы, и на месте сотрудника правоохранительных органов. Мы очень старались как можно сильнее отказаться от абстрактных оценок, избегали вопросов «Как вы считаете, пытки должны быть запрещены?» и тому подобных самоочевидных риторических приемов. По этой причине

Еще несколько слов про сами ситуации. Картинки из прошлого, которые давно перестали быть только книжными иллюстрациями, не исчерпывают всего репертуара пыток и жестокого обращения. В основе вопросов анкеты — реальные истории о применении пыток или жестокого обращения, а

Здесь более строгий отчет о выборке.

Размер реализованной выборки составил 20924 анкеты — то есть это объем опрошенных анкет. Далее из этого массива были исключены наблюдения, соответствующие хотя бы одному из критериев:

• тестовое прохождение опроса авторами исследования
• быстрое заполнение анкеты – за 1-2 минуты
• одинаковые ответы на вопросы (если во всех содержательных вопросах выбраны одинаковые ответы «1», «2» или «3»).

Итого, из массива было исключено 45 наблюдений, и размер итоговой выборки составил 20879 анкет.

Мы размещали информацию об исследовании на разнообразных интернет-площадках — ставили информацию со ссылкой-переходом на само исследование. Такие точки входа в опрос мы называем «коллекторы».

Решение о размещении ссылки на опрос — исключительно добровольное со стороны как интернет-сообществ, так и медиа. Мы создавали коллекторы и самостоятельно, в добавление к переходам, которые делали медиа, — в социальных сетях и пабликах.

Фактически — респонденты — онлайн-аудитория медиа и читатели пабликов.

(Исследователи очень благодарят все СМИ, которые поставили на своих ресурсах переходы на наше исследование. Без их соучастия никакого исследования не получилось бы вовсе. Для нас проведение этого исследования — совместная гражданская инициатива правозащитников и СМИ)

По сравнению с официальной статистикой в проведенном онлайн-опросе наблюдается смещение в сторону женщин 18-34 лет (разница с Росстатом 19 п.п.), недобор мужчин и женщин в возрасте 55 лет и старше (на 12 п.п. и 19 п.п. соответственно). Кроме того, абсолютное большинство респондентов проживает в городе (по Росстату 75% населения проживает в городе, 25% — в селе).

Сопоставлять онлайн аудиторию с официальной статистикой некорректно. Вместе с тем мы обнаруживаем, что

Взвешивание массива по половозрастной структуре Росстата (см. выше разницы процентных пунктов по основным группам населения) с учетом города и села никак не влияет на полученные данные — ответы респондентов не меняются. Тем не менее,

Идеальный в кавычках, т.к. вопросы репрезентации населения — трудно-решаемая задача. Критики, от обоснованной до ядовитой, много. Начиная с того, что Росстат не вполне успевает за изменяющейся структурой населения и его пропорции не точны, заканчивая тем, что случайность отбора, которая нужна для репрезентации, тоже весьма сомнительна, т.к. при случайном отборе в исследования попадает специфическая группа населения — сидящие дома пенсионеры, домохозяйки, девианты и тунеядцы и тп. А та же онлайн аудитория — не особенно охватывается классическими опросами.

С нашей точки зрения, погоня за священной коровой репрезентации в ситуации, когда ни при оффлайн опросах, ни при онлайн опросах мы не знаем генеральной совокупности, превращается в бег на месте.

Самый высокий уровень согласия с применением насилия респонденты продемонстрировали в случае психоза пациента психиатрической клиники. Вопрос в анкете был сформулирован следующим образом:

64% респондентов посчитали решение врачей допустимым. Отметим, что эта доля согласных с такой практикой проведения медицинской процедуры фактически неизменна.

Поведение врачей кажется верным в ситуации, когда есть риски агрессии или аутоагрессии. Многие скажут, что в такой ситуации вопросы безопасности (право на жизнь) важнее, и международное право разрешает в таких обстоятельствах действовать подобным образом с одной лишь целью предотвратить самый плачевный и опасный сценарий. Но нельзя выносить за скобки тот факт, что специализированная клиника, то есть место, где по его предназначению ситуация острого психоза — запрограммированная и штатная — функционирует без необходимого персонала. Привлекать необученных людей к проведению болезненных медицинских процедур — недопустимо. Именно поэтому действия врачей — неверны. Что они могли сделать? Препроводить самостоятельно пациента в безопасную комнату и изолировать там. Но не привлекать других пациентов для иммобилизации другого пациента.

Следующей точкой общероссийского согласия с применением насилия является ситуация, когда полицейские, догнав грабителя, его избивают. И хотя разрыв в оценке допустимости действий в сравнении с ситуацией острого психоза очень большой, тем не менее, эта ситуация находится в топе «индульгенций на насилие».

Вопрос был сформулирован так:

Здесь 22% посчитали допустимым избиение грабителя после задержания.

Эта ситуация традиционно вызывает много комментариев респондентов. В открытом вопросе люди критикуют вопрос, говоря, что ситуация сформулирована некорректно, т.к. неясно, оказывал ли грабитель сопротивление после того, как его догнали.

Формулировка ситуации предельно точная: удары несколько раз были нанесены после того, как грабителя «сбили с ног». Это значит, что задержанный упал и лежал на земле. Человек, лежащий на земле, заведомо не может оказать сопротивление полицейским.

В действительности, это очень типичная ситуация в работе полиции. При задержании преступника, который не реагирует на требования полиции, полицейские, настигнув человека, в сердцах наносят то или иное количество ударов. Это объяснимо эмоционально, но противозаконно и непрофессионально.

Полицейских учат задерживать преступников, спецприемы регламентированы и подчинены цели подавить сопротивление и минимизировать насилие и причинение травм. Если человек задержан и лежит на земле, то нанесение ударов — это не способ задержания и подавления сопротивления, а обычное телесное наказание.

Основной принцип работы полиции — соразмерность и пропорциональность физической силы, которую полицейские могут и должны, при наличии оснований, применять в решении своих задач.

В России вопрос соразмерности физического насилия не оценивается. Если есть основания насилие применять, например, в ситуации сопротивления задержанного, то проверки ограничиваются только выяснением того, были или нет сами основания, а была ли при этом примененная сила соразмерна — такой вопрос, как правило, не рассматривается.

И последняя ситуация, когда заметным образом люди согласны с жестоким обращением, — это содержание задержанных участников массовых протестов в ненадлежащих условиях в камерах. Вопрос был сформулирован так:

Около 18% считают допустимым содержать задержанных в переполненных камерах без создания элементарных условий. Заметим, что минимальные стандартные правила обращения с заключенными и другие классические документы, устанавливающие требования к содержанию заключенных, — инварианты. Неважно, за что и почему человека задержали, какое преступление он совершил, — элементарные условия, начиная с размера личного пространства (4 м²) и заканчивая питьевой водой, матрасом и подушкой, должны быть обеспечены.

В модельной ситуации вопроса рассказывается о задержанных на массовых протестах, которые переросли в беспорядки и насилие. Это не ситуация, когда на улицы вышли погромщики (хотя и в такой ситуации содержать задержанных без элементарных условий противозаконно и считается жестоким обращением). Массовый протест — способ коллективного действия для публичного высказывания несогласия. Любая массовость рискует перерасти в беспорядки, что хорошо понимают и люди, и полиция. Задержания часто происходят неизбирательно. В модельной ситуации задержанные, о которых не сказано, что именно они применяли насилие и подогревали беспорядки, ждут суда, их вина не доказана. Правильно было бы отпустить задержанных по домам, например, избрав меру пресечения в виде домашнего ареста для наиболее ярко о себе заявивших на самом протесте.

Опрос показал, что

Ситуация с пытками студента воспринимается как категорически недопустимая. Вопрос в анкете был задан так:

Только 1% респондентов считает, что действия полиции были допустимыми. В предыдущих волнах онлайн-опроса консенсус о запрете пыток в этой ситуации был такой же высокий, держался на отметке 1% допустимости пыток. Исключение — результаты телефонного опроса: это поле было более толерантное к недозволенным методам раскрытия преступлений — 7% поддержавших действия полиции.

Нетерпимость к пыткам в этой модельной ситуации позволяет думать, что имущество магазина — не та цель, ради которой общество может «санкционировать» пытки. Никаких рисков, кроме вреда для магазина, от этого преступления люди себе не могут вообразить.

Такая же логика вскрывается и в отношении к ненадлежащему обращению с задержанным бунтовщиком. Мы спрашивали так:

Здесь только 3% считают, что полицейские должны были так поступить. Отметим, что оценивается не сам факт задержания бунтовщика, а удержание его лицом в пол всю дорогу до отделения. Даже если полицейские не хотели, чтобы задержанный позвонил родственникам, то препятствовать этому можно без избиений и тем более без удержания человека в насильственной унизительной позе. Никаких рисков задержанный уже не представлял ни для общества, ни для полиции, а метод обращения с ним выглядит как беспримесное издевательство.

Те же 3% (чуть больше — 3,8%) поддерживают действия надзирателей, которые избивают заключенного, отказавшегося выходить на работу. Модельная ситуация в вопросе анкеты была сформулирована так:

С одной стороны, нарушение тюремных (колонийских) правил, если оно произошло демонстративно при других заключенных, не может быть оставлено без реакции со стороны должностных лиц колонии. В противном случае это может стать своего рода разрешением на нарушения и причиной потери управляемости в колонии в дальнейшем.

Но в модельной ситуации не сказано, что нарушение было демонстративным. Но главное не в этом. Как и в ситуации с грабителем на улице, здесь также есть формальные основания для применения силы, т.к. заключенный настойчиво сопротивляется требованиям надзирателей, но примененная санкция — несоразмерна. Обычной отказ от работы, без демонстративности и призывов к остальным заключенным сделать то же самое, не может стать поводом для применения физической силы. Уголовно-исполнительный кодекс вручает надзирателям вполне разнообразный ассортимент возможных санкций — выговоры, штрафы, водворение в штрафной изолятор (как самая суровая мера).

«Заключенный – отказник» и «грабитель на улице» — две разные ситуации, но которые объединяет проблема соразмерности насилия. В сравнении с ситуацией, когда грабитель убегает от полицейских после уличного преступления, где жертва — беззащитная пенсионерка, люди в 5 раз реже готовы поддержать насильственные методы принуждения. Грабитель — отвратителен своим поступком, а уличная преступность — непредсказуемая и опасная вещь для каждого, в отличие от заключенного, который уже находится в изоляции и чей поступок не несет никаких рисков обществу. Поэтому незаконное избиение грабителя поддержали 22%, а заключенного — 4%.

Получается, что поддержка запрета пыток зависит от того, насколько функционально может быть насилие для защиты анонимных других. И этот вывод печален:

Как представляется, в той же логике восприятия находится ситуация с применением пыток к подозреваемому в групповом убийстве. Уровень поддержки пыток равен 11-12% — это в два раза меньше, чем в случае с грабителем на улице. Вопрос в анкете был сформулирован так:

Убийство — крайняя форма девиации, тяжкое преступление. Такой тип человеческого поведения внушает страх, но риск быть убитым на улице все же не ниже, чем риск быть ограбленным. Вероятно, убийство воспринимается как преступление дикое, но локализованное в каких-то маргинализованных средах, к которым многие опрощенные себя не относят.

Такой опыт есть прямой и косвенный. Прямой, когда человек лично пострадал от насилия со стороны сотрудников правоохранительных органов. Косвенный — человек был свидетелем и наблюдал применение насилия по отношению к своим близким или знакомым, а также анонимным другим.

13% сказали, что лично пострадали от насилия со стороны правоохранительных органов. (Ответ на вопрос: Применяли ли к Вам когда-нибудь насилие полицейские, следователи, тюремные надзиратели?)

47% сообщили, что знают о случаях применения насилия к своим родственникам, знакомым, друзьям (Ответ на вопрос: Знаете ли Вы о случаях применения насилия к Вашим друзьям, родственникам, знакомым со стороны полицейских, следователей, тюремных надзирателей?)

37% сказали, что наблюдали, как насилие применялось в отношении других людей. (Ответ на вопрос: Были ли Вы когда-нибудь свидетелем, видели лично применение насилия со стороны полицейских, следователей, тюремных надзирателей в отношении других людей?).

Получается, что

Опрос не позволяет оценить, какова доля пыток, непропорционального насилия или ненадлежащего обращения в этом массиве пережитого опыта респондентов. Не каждый случай применения насилия со стороны полиции означает пытки или незаконное насилие. Но мы работаем с материалами опроса, а не уголовного дела, поэтому нам важно зафиксировать, что

Здесь нам помогут высказывания респондентов на открытые вопросы и ответ на вопрос анкеты «Как вы считаете, имеют или не имеют право полицейские, следователи идти на незначительные нарушения закона для раскрытия общественно-значимых преступлений?».

Вдвое — до 11 % — сократился уровень поддержки идеи, что должностным лицам можно идти на нарушения закона. При всей условности сравнения результатов этой волны опроса с предыдущими, мы не можем не отметить это наблюдение. Заметим, что несмотря на разницу в выборках, которая позволяет нам сравнивать только с оговорками эту волну опроса с предыдущими, тем не менее, по многим вопросам доли ответов практически совпадают по всем четырем волнам. А вот этот показатель сократился.

По результатам третьей волны измерений мы сделали вывод об опривычивании насилия. Иногда говорят о нормализации насилия, но мы используем термин опрывичивание, вкладывания в оба понятия следующие значения:

Мы не претендуем на точность и исключительную верность предложенных формулировок и не можем здесь развернуть рассуждения на тему дефиниций. Важно лишь выделить, что в этом тексте подразумевается под «опривычиванием».

В своих прямых высказываниях люди продемонстрировали не только категорическое несогласие с насилием и пытками, но и определенную усталость от непрекращающегося окружающего насилия. Война — экстремум насилия — заставила людей заострить свои оценки. Комментируя проблему в открытом вопросе, люди высказывали антимилитаристские суждения, не скрывая страха от происходящего.

Эта усталость и страх не ведет к опривычиванию, а наоборот, кристаллизует запрос на преодоление практик пыток, насилия, беззакония, на прекращение войны. Насколько это тенденция сохранится, мы не беремся сказать, но сейчас можно сказать, что точка опривычивания насилия пройдена. По крайней мере, в этом социальном поле — работающих людей, пользователей телеграма и включенных в информационную повестку.