В России пытка криминализована только как общеуголовное преступление. Но она не применима к случаям, когда спланированное насилие применяют должностные лица — полицейские, сотрудники колоний и СИЗО и др.

На практике это означает, что любой сотрудник в погонах, в том числе и должностное лицо ФСИН, будет привлекаться за пытки к ответственности по 286 статье — «Превышение должностных полномочий». Часть 3 этой статьи содержит квалифицирующий признак — «применение физического насилия и специальных средств». Тем самым российский закон считает, что, например, «воспитательное» избиение заключенного, спланированное и исполненное тюремщиками, является не пыткой, а превышением полномочий с применением насилия.

Если человек был очень сильно избит и покалечен, или погиб в результате пыток, то должностное лицо осуждают по совокупности статей, добавляя тяжкий общеуголовный состав: статью «убийство» (ст. 105 УК РФ), причинение тяжких телесных повреждений (ст. 111 УК РФ). Если должностное лицо само не пытало, а молчаливо соглашалось с пытками или попустительствовало применению пыток, или давало прямые указания, то к 286 статье могут добавить статью 33 (часть 3) — Виды соучастников преступления, организаторы преступления — состав из общей части Уголовного кодекса.

Таким образом, российское законодательство позволяет собрать норму как мозаику из разных преступлений уголовного кодекса. Это позволяет привлекать к ответственности, но при этом плотно скрывает реальный масштаб пыток.

Во-первых, пытки не названы пытками, а «упакованы» в абстрактный состав преступления. Превышение полномочий — чересчур общая и беспредметная рамка, в которую помещаются как случаи незаконного применения наручников, так и, например, нанесение 865 ударов заключенному. (Именно столько ударов нанесли осужденному Евгению Макарову 18 сотрудников колонии №1, которого сейчас защищает фонд «Общественный вердикт»).

Во-вторых, статистика показывает число осужденных за превышение полномочий, но не конкретизирует, каким образом и какие полномочия были превышены.

В-третьих, публикуемая статистика не позволяет различить, где полномочия превысили сотрудники правоохранительных органов и, главное, каких, а где — должностные лица других государственных органов. Говорить о том, чтобы из статистики получить информацию, сколько было осуждено полицейских или тюремщиков, совсем не приходится.

Самое главное, статистики по числу осужденных за особо жестокие пытки по той самой типичной комбинации — суррогате статьи «Пытки», — не существует в принципе. Судебный департамент ее не формирует и не публикует.

Но даже если бы такая статистика существовала, то она показывала, сколько случаев пыток доведено следствием до суда. Практика говорит о том, что чаще всего это те случаи, которые поддавались доказыванию минимальными усилиями следователей. Следствие настойчиво депрофессионализируется, переходя на все более упрощенные шаблоны работы. В отсутствии медицинских документов и видеозаписей современный российский следователь, за редкими исключениями, растерян и беспомощен.

Основные цифры, которые могут показать масштаб проблемы, это данные по числу жалоб на пытки. Говоря языком нашего уголовного правосудия — число сообщений о преступлениях, предусмотренных частью 3 статьи 286 УК РФ. Но эта информация накапливается только в следственных и контролирующих органах и получить ее крайне сложно, несмотря на, по сути, открытый характер этих данных.

Известно, что Следственный комитет с 2015 года ведет отдельный учет по 286 статье, части 3. Причем как по числу сообщений (жалоб), так и по числу возбужденных уголовных дел. Фонд «Нужна помощь» составил запрос, и Следственный Комитет не смог ему отказать.

Не каждая жалоба на пытки регистрируется как сообщение о преступлении. Очень часто органы следствия оформляют такие жалобы как обращения граждан, и это полностью исключает такие жалобы из учета и статистики. Обращение гражданина — это примерно тоже самое, что и информационный запрос. Государственный орган, который принимает обращение, по общему правилу имеет 30 дней для ответа. Разница с сообщением о преступлении заключается в том, что когда де-факто жалобу переводят в обращение, то уголовно-процессуальный порядок рассмотрения жалобы даже не начинается. То есть никакой проверки и расследования не предполагается вовсе. В последнее время отказ следствия регистрировать жалобы на пытки как сообщения о преступления стало одной из ключевых проблем.

На этом фоне выделяются регионы, где осужденные и подследственные подают много жалоб на пытки. Ясно, что одна из причин такого сравнительно большого потока жалоб — активность местных правозащитных организаций, а также насыщенность этих регионов колониями.

Но при этом обращает на себя внимание тот факт, что весь этот поток жалоб процеживается на стадии проверки и превращается в еле заметную «лужицу» уголовных дел. Например, в колонийском крае — Республике Мордовия — в среднем 100 жалоб каждый год, но за четыре года было возбуждено всего 5 дел. В Свердловской области в органы следствия поступает около 200 жалоб ежегодно, с 2015 года было возбуждено 5 дел. Еще один лидер по числу жалоб — Иркутская область. Здесь до 100 жалоб ежегодно, но за четыре года не возбуждено вообще ни одного дела.

Здесь необходимо сказать несколько слов про пропорцию между жалобами и уголовными делами. Российский уголовный процесс устроен так, что после регистрации сообщения о преступлении (жалобы), следствие должно сначала провести проверку, убедиться в том, есть или нет признаки преступления. Если эти признаки есть, то далее следствие принимает процессуальное решение — возбудить уголовное дело — и начинает расследование. Наша система уголовного правосудия не предусматривает, что по каждому сообщению о преступлении или жалобе автоматически возбуждаются уголовные дела.

На стадии проверки отсеивается очень много сообщений. Логика такой двухступенчатой системы в том, чтобы следствие использовало свою поражающую мощь и профессионализм для расследования преступлений, и, желательно, приводящее к осуждению виновных. Проверка — фильтр. Но на практике получается совсем другое: для того, чтобы из всего потока жалоб обнаружить потенциально доказуемые преступления, следствие де-факто и проводит квази-расследование на стадии проверки. Тут много возникает проблем, но для нас важно то, что из всего потока жалоб выбираются те, где предсказуемыми и несложными действиями можно доказать преступление. Жалобы на пытки к таким делам чаще всего не относятся.

Для того, чтобы всерьез собрать доказательства, нужно захотеть это сделать. И для этого возбудить уголовное дело. Но в системе нашего уголовного процесса уже на стадии проверки нужно выйти в поле, провести опросы, назначить точные экспертизы. А зачем это все начинать, если не уверен, что получится доказать? В результате, круг замыкается: проверка, которая в теории должна просто ответить на вопрос, обоснована жалоба или нет, превращается в расследование, но следствие делает минимальный набор действий. Например, практически никогда не выезжает на место для опроса заявителя – заключенного. Всю проверку проводит кабинетно, убеждается, что с доказательствами непросто, и чаще всего отказывает в возбуждении дела. Хотя именно после возбуждения уголовного дела у следователя возникают все возможности для проведения расследования.

Конечно, иногда качество жалоб таково, что извлечь из нее информацию очень сложно, оценить ее обоснованность — тоже. Но следствие — публичный государственный орган, как и прокуратура, поэтому следователи не качество жалоб должны оценивать, а понимать, что пытка, в целом, преступление с очень высокой латентностью, а если помножить на тюрьму, то эта латентность только усиливается.

Поэтому когда из мест заключения поступают жалобы на пытки, нужно максимально быстро реагировать, фиксировать следы, собирать доказательства. И, по-хорошему, ввести повышенный стандарт — возбуждать уголовные дела, фактически минуя стадию проверки.